Борис Маштаков: "Северные мотивы"

На Севере я оказался волей случая. Его причиной стал легковой автомобиль «Волга». Покажите мне советского мужчину, который бы не восторгался «Волгой»? Но в личном пользовании «Волг» тогда было очень мало, потому что этот автомобиль являлся служебным транспортом для руководителей достаточно высокого ранга – от министров до секретарей райкомов партии и председателей райисполкомов.

Служебные «Волги» были также у директоров крупных предприятий, руководителей краевого уровня. Начальники пониже ездили на «Москвичах» и УАЗах. На фоне безотказных защитного цвета «уазиков» эти машины, конечно же, смотрелись серьёзно и красиво. Тогда к «Волгам» было почтения больше, чем сейчас к «Мерседесам»: последние доступны всем, были бы деньги, а «Волга» притягивала к себе недоступностью, как запретный сладкий плод. «Волги» для личного пользования распространялись строго по спискам. На дне моей души тихонько тлела мечта о такой машине. Уже не важно, какого цвета, но чтобы была «Волга». Как-то незаметно я вплотную подошёл к своей тайной мечте.

После переезда в Красноярск продал свою «копейку» и купил подержанную «Ниву»: начал строить дачу, туда никаких дорог не было, и лучше «Нивы» для бездорожья мог быть только УАЗ, но они населению тогда вообще не продавались. Пока строил дачу, дорогу в садоводство проложили, и нужда в двухдверной «Ниве» отпала. А тут появились «Волги» новой – двадцать четвёртой модели. Из-за неё многие мужчины тогда потеряли покой и сон. Я был в их числе. Попросил заведующего крайздравотделом Сергея Вениаминовича Юферева внести меня в список на получение «Волги». Он говорит:

– Не могу, ты же мой заместитель, меня неправильно поймут. Иди к Семенову.

Владимир Николаевич Семенов в ту пору был заместителем председателя крайисполкома и курировал социальную сферу. Никогда к нему я не обращался по личному вопросу, но желание иметь эту машину было таким сильным, что пошел к Семенову:

– Владимир Владимирович, есть просьба личная: хочу «Волгу» купить.

– А у тебя хоть деньги для этого есть?

«Волги» тогда стоили больше 15 тысяч рублей – фантастическая для меня сумма. Я отвечаю:

– Нужного количества денег пока нет, но я «Ниву» продам, а остальные одолжу.

Как словом, так и делом – продал «Ниву», вытрусил все семейные заначки, перехватил у друзей и родственников недостающую сумму – пять тысяч рублей.

Прошёл год, машина душу греет, хорошая попалась, безотказная, а родственники косо на меня смотрят, но помалкивают, друзья уже деликатно напоминают, что долг платежом красен. «Подождите ещё чуть-чуть, пока не получается отдать», – прошу. Мне и говорят: «Тогда продавай «Волгу». – «Не могу», – отвечаю. Избавиться от этой машины было действительно выше моих сил, но долг же надо отдавать.

Как-то разговорился я с соседом по дому Ю.М. Данильченко. Тогда он руководил краевым промыслово-охотничьим хозяйством. Говорю:

– Такая у меня беда, никак не могу рассчитаться с долгами, перед людьми стыдно.

А он отвечает:

– Да какая это беда, бери отпуск, поезжай на Север на отстрел диких оленей, вот и рассчитаешься с долгами.

Данильченко формировал бригады промысловиков. Он вкратце и рассказал мне, в чём будет состоять моя работа, сколько смогу заработать за месяц. Я ухватился за эту идею, как утопающий хватается за соломинку. Молодой, здоровый, тогда я не боялся никакой физической работы.

Вместе со своим шофёром взяли отпуск в июле, купили билеты до Норильска. Там нас встретил Евгений Арсентьевич Климов, главный врач Норильской горбольницы. Мы с ним долго были настоящими друзьями. Климов отвёз нас за Валёк в госпромхоз, а уже оттуда  вертолётозабросили на место промысла – на Сенькин мыс, что на реке Пясине.

Вышли из вертолёта: полыхающая яркими красками тундра, излучина реки Пясины. И сегодня зримо, в деталях помню среди этой необыкновенной красоты бревенчатый домик. Это как общежитие для бригады. Рядом импровизированная столовая. Отдельно стоял домик для бугра. Так здесь все называли по-лагерному бригадира. Позже мне стало понятно, почему на промысле было много лагерного лексикона: добрая половина «контингента» прошла «тюремные университеты».

Сурова северная природа. Фото из моего архива.

Мои совсем не мозолистые руки и привычка обращаться к людям по имени-отчеству никак не вписывались в местный колорит. Но деваться некуда, раз взялся за гуж…

Бригада нас встретила неласково. Ещё бы, незапланированные нахлебники появились.

– Что умеешь делать? – спросил меня бугор.

– Что скажете, то и буду делать, – спокойно ответил я.

Нам дали самую чёрную и трудную работу. Вообще в бригаде было несколько профессий. Главная – стрелок.

У оленей свои тропы, которыми они мигрируют столетиями. Когда начинается лето, они двигаются на север, а зимой, наоборот, с севера на юг. Миграция шла через реку Пясину. Когда стадо оленей заходило в воду, стрелки брали его в кольцо и расстреливали из охотничьих ружей. Убитый олень не тонул благодаря своему пустотелому ворсу. На поверхности воды его поддерживали и мощные лёгкие. Убитых животных цепляли за рога, делали из них своеобразные плотики, которые прибивали к берегу. А там стоял в резиновом костюме водяной. Он цеплял туши за головы и подтягивал их к транспортёрной ленте.

Вначале моя задача заключалась в том, чтобы, не задерживая конвейер по разделке туш, успеть отрубить головы и вывезти вагонеткой оленью требуху на скотомогильник – работа адски тяжёлая, на которую и ставили самых неквалифицированных. По единодушному мнению бригады, таким были я да мой шофёр.

Ветеринарный контроль на отстреле был очень жёсткий. Отстрел и разделку туш в бригаде контролировали три врача. Если в течение двух часов туша не вскрыта и из неё не удалены внутренние органы, её немедленно браковали и отправляли на скотомогильник.

Северные олени. Фото из моего архива.

Видимо, я вошёл в доверие бригады, что вскоре меня поставили на более квалифицированную операцию. Потом доверили действительно сложную операцию, где надо было включать мозги и знание анатомии животного. Это была фаза окончательной разделки туш. Я понял, что бригаде понравился.

Работали как каторжники, иного определения и не придумаешь. С раннего утра стрелки отстреливали оленей, а к восьми часам уже была работа бригаде. К этому времени мы успевали позавтракать. Максимум час на обед, и опять работа. Пока не разделаем все туши, спать никто не уходил.

Помню, однажды, когда попался большой гон, мы с восьми часов утра и до трёх часов следующего утра обработали 500 туш: 19 часов непрерывной тяжёлой работы с небольшим перерывом на обед. Баня была уже готова для нас, быстро поели – и спать. Проснулся, а рука не сгибается. Пришлось разрабатывать руку начиная от локтя. Тогда я был обдирщиком, нагрузка на руки выпадала нечеловеческая. Чтобы подтянуть удавку и дальше стянуть шкуру лебёдкой, надо было вручную снять почти половину шкуры. Шкура полярного оленя плохо поддавалась. Висишь на ней, а она никак не хочет отрываться, хоть ты плачь.

За первый сезон моих северных заработков мы отстрелили семь с половиной тысячи голов. Это невероятная нагрузка для человека, главным орудием труда которого всю жизнь была авторучка. В лучшем случае мог на выходных в охотку поработать на дачных грядках. А тут понимал, что не должен выбиться с конвейера, чтобы не тормозить весь процесс бригаде. Она состояла из опытных промысловиков, привычных к тяжёлому физическому труду. То, что я вынужден был на месяц поменять галстук и белую рубашку на робу, было исключительно моей личной проблемой.

Пришлось заниматься и медициной. Вообще-то на Север ехали люди здоровые, но были мелкие травмы, лечил. Более слабыми были аборигены. Их чумы тоже стояли на Сенькином мысе – недалеко от нашего лагеря, там были, естественно, семьи – старики, женщины и дети, которые страдали в основном от простуды. Вот они ко мне и ходили на лечение, а одну бабулю с острым аппендицитом пришлось отправлять в Норильск на вертолёте. По рации я передал Евгению Арсентьевичу Климову, что срочно нужен вертолёт. Как я позже узнал, у неё действительно был прободной аппендицит, но всё обошлось, бабушку успешно прооперировали в Норильске.

Интересная была система контроля над партийными взносами от северных заработков. Сюда за заработками тянулись люди разные. Немало было с тюремным стажем, этого никто не таил, но и не кичился. Здесь все были равными, и нас объединяло одно желание: через тяжёлый физический труд поправить своё финансовое положение.

Директор промыслово-охотничьего хозяйства сразу по прилёту предупредил меня: если коммунист, партийные взносы должны быть заплачены все до копеечки, потому что есть уже горький опыт, когда люди скрывали свой заработок, а потом получили или строгий выговор с занесением в учётную карточку, или даже лишились партийного билета. Что это такое, я хорошо понимал: значит, теряешь свою основную работу, положение в обществе. Это клеймо на всю жизнь, а контроль партии в отношении укрытия взносов был очень строгий.

…Загоревший и возмужавший, возвратился я с северного промысла на работу. Меня все поздравляют с хорошим отдыхом, я соглашаюсь. Дело в том, что свою поездку на заработки держал в глубоком секрете. Буквально на следующий день мне позвонил заведующий отделом науки и учебных заведений крайкома партии Анатолий Платонович Абаимов, пригласил к себе и спросил:

– На отстрел оленей ездил?

– Ездил. А вы откуда знаете?

– Знаю. Лучше скажи, сколько заработал.

– Пока не знаю, только в октябре будут начисления.

– А партийные взносы заплатил?

– Как получу с Таймыра расчёт, так и заплачу.

– Прочитай, – и он даёт мне листочек из школьной тетрадки в клеточку.

Читаю: «В отдел партийного контроля», письмо без подписи. Аноним сообщил, что на Севере я заработал огромные деньги – не одну тысячу рублей, а партийные взносы не заплатил, потому что являюсь рвачом.

Тогда я объяснил, что сразу по прилёту директор госпромхоза меня предупредил, что взносы надо заплатить до копейки, чтобы не иметь неприятностей, но придётся подождать до осени, потому что неизвестно, сколько надо платить – ещё даже начислений нет. А прыти анонима можно было позавидовать, но зря старался, сердечный.

В октябре я получил 1300 рублей: столько я ещё никогда не зарабатывал за месяц. Скажу больше, это было ровно пять моих месячных зарплат, а в партийную казну от меня поступило 40 рублей – по тем меркам деньги приличные. Всё заработанное на Севере ушло на погашение долгов, стало как-то легче дышать, но я был ещё много должен, поэтому решил поехать на заработки второй раз.

Говорят, Север притягивает. Я слышал это не раз, думал, выдумка, но понял: это действительно так. В июне мне позвонил бригадир и спросил, приеду ли я этим летом. Говорю: «Конечно». – «Тогда сделаем так: мы приедем пораньше, подготовим фронт работ, а ты обязательно приезжай».

Я не мог дождаться отпуска, так тянуло на Пясину. Второй раз мы сдали меньше оленей, но и бригада была не такой большой, поэтому заработал я практически столько, сколько первый раз. Так я в основном избавился от большей части долга, ну а то, что брал маленькими суммами, отдал с зарплаты.

Когда речь заходит о моей работе в тундре, друзья меня спрашивают: а как там у вас  было с выпивкой? Сухой закон? Отвечаю, что не совсем сухой, полумокрый, так сказать. В бригаде во время работы никто не выпивал, хотя собирались там явно не безгрешные люди. Была установлена железная дисциплина. Если бригадир увидит, что ты выпил – неважно сколько, тебя безо всяких объяснений выгонят. Подобные традиции были в артелях на золотых приисках.

Но существовали и моменты, когда сам бригадир обязан налить. Тысячу оленей отстрелили – бригадир накрывает на стол. Что за этим следует? Пища должна быть более разнообразной, раздобывались овощи как самый большой деликатес, ну и спирт в обязательном порядке, только выпивка была строго дозированной. Как говорится, для аппетита и небольшого расслабления.

За овощами и другими вкусностями на госпромхозовском вертолете отправляли меня в Норильск, а дальше в снабженческие дела подключался Женя Климов, который пользовался в этому городе огромным авторитетом и перед которым были открыты подсобки всех магазинов и теплицы. Мы с ним закупали там помидоры, огурцы, разную зелень, набирали много пряников: почти вся бригада любила крепкий чай с пряниками. Его заваривали в пол-литровых алюминиевых кружках.

Для меня эти поездки за продуктами тоже были моральной разрядкой, я очень ценил общение с Климовым. Мы много с ним разговаривали о нашей профессии и проблемах отрасли. У Жени, человека с неординарным мышлением и большим кругозором, было интересное видение медицинских проблем и путей их решения, и во многом я с ним соглашался.

…Как только продукты подвозились, бригада начинала праздновать. В кружку каждому наливали ровно 100 граммов спирта. А так как я спирт не пил, везло двум моим соседям по столу – справа и слева. Они мою кружку разливали на двоих.

Вспоминается ещё такая деталь: пришли мы к аборигенам, не помню, какой они были национальности, и попросили снасти, чтобы наловить рыбы. Как известно, на Таймыре проживают представители семи малочисленных народов Севера. Не это важно, важно другое. Невод они дали без всяких оговорок. Один идёт с неводом по берегу, другой в лодке держит снасть. Вытянули за первый раз килограммов 200 разной рыбы – чир, муксун, нельма. Глаза у нас загорелись, проснулся охотничий азарт. Разложили улов по ящикам, готовимся ещё на один заход. Но рыбак, у которого мы взяли невод, остудил наш пыл:

– Нет, рыбы хватит вам всем, чтобы поесть. Я больше не разрешу. Отдавайте снасти.

Я тогда понял, что коренное население очень трепетно относилось к сохранению и приумножению того, от чего зависело их существование, – это рыба и олени. А рыбы тогда нам действительно хватило, чтобы поесть вволю, ещё и заготовили впрок: коптили её, вялили.

Главный урок, который я вынес с Пясины, – каждый мужчина, если хочет почувствовать, на что способен, должен оказаться в подобных экстремальных ситуациях. Я фактически из-за денег на два месяца добровольно продал себя в рабство, но ведь выдержал. Сейчас всё это вспоминается как какая-то сказка, которая случилась со мной, но безвозвратно исчезла, оставив в памяти прекрасную северную природу и воспоминания о каторжной работе. Она дала мне понимание того, что я способен выдержать большие физические нагрузки и вовсе не являюсь хлипеньким интеллигентиком, главное орудие труда которого – ручка.

…Недавно северяне подарили мне книгу Климова, изданную посмертно. Я прочитал её на одном дыхании, окунувшись в воспоминания тех лет. Климов – это личность. Он всю жизнь посвятил Северу. Его талант был многогранным: врач от Бога, поэт, художник, прекрасно музицировал на пианино и баяне. Автор и инициатор создания памятника северянам, погибшим в годы Великой Отечественной войны.

С ним я познакомился в первую свою норильскую командировку в должности заместителя заведующего крайздравотделом. Он был тогда уже главным врачом горбольницы. Я понял: передо мной незаурядный человек – умный от природы, начитанный, болеющий за свою работу и коллектив. До этого он возглавлял Норильский горздравотдел и приложил много сил, чтобы в этом заполярном городе была построена больница, которая не только отвечала бы запросам своего времени, но даже опережала его.

Насколько мне известно, от руководства горздравотделом его никто не отстранял, он сам попросился возглавить коллектив городской больницы. Такие люди, как Климов, не могут быть удобными для начальства, потому что у них всегда есть собственное мнение, они умеют отстаивать свою позицию.

Евгений Арсентьевич мог свободно критиковать руководство города за недостаточное внимание к медицинским проблемам, его волновали экологические проблемы Заполярья, которые имели прямое отношение к здоровью норильчан, чем наживал себе серьёзных врагов в верхушке норильского промышленного гиганта. Не удивительно, что работа в должности главного врача для Климова больше походила на каждодневную борьбу.

Видимо, он устал от этого и перевёлся на должность заместителя главного врача горбольницы по гражданской обороне. Мне ситуацию он обрисовал коротко: «Надоела нервотрёпка». Вскоре он тяжело заболел, уволился и уехал на малую родину, где и был похоронен рядом с родителями.

Продолжение следует

Автор Борис Павлович Маштаков

Источник Сибирский медицинский портал

Предыдущая глава            Следующая глава

Содержание книги

Читайте также:

Борис Павлович Маштаков: призвание - главный врач

Борис Павлович Маштаков: "Медицина, как армия, на первом месте - дисциплина"