Продолжение личностно-биографического повествования "Ровесница лихого века", Т.П. Сизых
Развертывание госпиталя
Во время наступления наших войск и продвижения их, освобождения оккупированных территорий штаб фронта присылал приказ на передислокацию госпиталя, указывая место его будущей деятельности, называя городок или поселок.
Делом святая святых для госпиталя было развертывание операционных, перевязочных, гипсовальных.
Госпиталь размещали обычно в небольших поселках, городках во избежание налетов вражеской авиации. С помещениями было всегда тяжело и сложно, так как на освобожденных от оккупации территориях все здания, как правило, были разрушены. Поэтому раненных воинов размещали в нескольких развернутых больших палатках приемно-сортировочного отделения, в которых ставились нары в два яруса, а то и в три. Разворачивали палатки для операционной, перевязочных и гипсовальных. Отдельно палаты для уже прооперированных раненых, готовящихся к эвакуации в тыл.
Со слов Надежды Алексеевны Бранчевской, операционные разворачивали в сохранившихся домах, которые они располагались вблизи железнодорожной станции, или к специально проложенной к госпиталю одноколейки.
Из сохранившегося дома, все выносилось за исключением столов. Мыли помещение и начинали оперировать.
В Германии, где наступательные бои практически уже не прекращались, а небо от фашистов было чисто. Для раненых редко разворачивали палатки.
Санпропускник чаще разворачивался в теплое время года в плащпалатках-накопителях. В Польше разворачивали госпиталь прямо в лесу, где до них был развернут немецкий госпиталь. Летом, бывало, просто натягивали брезент, длиной в 2–2,5 вагона и под ним размещали раненых на расстеленные на земле палатки.
Об очередном наступлении наших войск работники госпиталя узнавали раньше всех родов войск, так как нам штаб, говорит начмед фронта, заранее доставлял все необходимые материалы: бабины марли, большущие мешки ваты, мешками гипс, бочками спирт и медикаменты. Как видим, госпиталь получал все, что нужно было для приема большого количества раненых (150–200 человек одномоментно, а всего до 1000–1500) и оказания им необходимой врачебной помощи. Госпиталь всегда сполна обеспечивался необходимыми инструментами, марлей и другими материалами и медикаментами. Всегда всего хватало, к тому же начмед была запаслива.
В подобных небольших домах размещали и крайне тяжелых раненых. А бывало, в летнее время в дождь ставили палатки или просто натягивали тент из брезента.
Разгрузка раненых
В расположение нового места дислокации госпиталя специальные инженерно-железнодорожные службы всегда тянули одноколейную железнодорожную линию, по которой обычно в темное, ночное время суток, прибывали с боевых действий санлетучки с ранеными, состоящие из грузовых вагонов или теплушек. Госпиталем выделялся дежурный фельдшер, который постоянно дежурил и находился на станции. По прибытии санлетучки с ранеными дежурный фельдшер сообщал госпиталю об этом. Весь женский персонал госпиталя, в возрасте 18–24 лет (за исключением хирургов и операционных медсестер) совместно с вольнонаемными (прачки, санитарки, конюхи) шли на разгрузку раненых. Возглавлял эту работу всегда начмед.
Летучку нужно было разгрузить быстро. Стояла летучка на насыпи, подход к ней был непростой, так как никаких платформ не было. Наоборот, часто была высокая насыпь. Как хочешь, так и выгружай раненых. В эту же санлетучку после ее разгрузки в эту же ночь нужно было загрузить прооперированных, которые подлежали эвакуации в тыл, после первичной хирургической обработки ран.
Поэтому на выгрузку раненых и на погрузку при отправке в глубокий тыл выходили не только все, кто был свободен, но и медсестры и фельдшера. Было еще двое молодых людей, Димка и Вадимка. Прибились еще на российской территории двое пожилых мужчин. На эту работу привлекались сотрудники Смерша, даже политрук, комиссар, а также выздоравливающие легкораненые. В теплушке раненые, привезенные с медсанбатов, располагались лежа на полу. В лучшем случае на соломе. Ходячие раненые сидели на полу. Они же сами выбирались из теплушек, при помощи медперсонала и пешком добирались до приемника госпиталя.
Неходячих, тяжелораненых медперсонал укладывал в теплушке на носилки, и вчетвером вытаскивали и снимали из теплушек санлетучки. Тяжелораненые были обмякшие и тем становились неподъемными. Их нужно было переложить на носилки и осторожно вынести из вагона, спустить на землю. Поэтому справиться с этой задачей – с выгрузкой тяжелораненых – молодым девушкам, было очень и очень непросто и тяжело. При этом не идет речь об одном или нескольких носилочных раненых. Как правило, доставляли 100–150, а то и 200 раненых. А среди них больше половины были носилочные. Четыре девушки на своих руках их доставляли на носилках в госпиталь несли со станции в палатки фронтового госпиталя. Как говорит Надежда Алексеевна, так выгрузка и эвакуация раненых проходила в 1943 году в России. В конце 1943 года госпиталь подобрал бродячих двух захудалых лошадей, и тогда стали конюхи со станции доставлять раненых извозом.
В Польше и Германии госпиталь обеспечили грузовыми машинами и санитарной машиной. Но из вагона до машины по-прежнему вытаскивали и носили девчата. Надежда Алексеевна свидетельствует, говоря со вздохом и состраданием: «Все эти девушки от чрезмерного постоянного физического труда на протяжение войны утратили способность быть матерями, рожать детей. Эти юные девушки выполняли такие физические нагрузки, которые абсолютно не соответствовали их физиологическим возможностям и возрасту». Особо было тяжело в 1945 году, когда шли непрерывные наступательные бои.
«Они стали все инвалидами. И выносить и родить дитя – эту функцию от непосильного труда юные женщины утратили. Это была уже не женщина, а манекен. Сколько же они перетаскали тяжестей! Все они стали официально не признанными инвалидами», – с болью в который раз замечает Надежда Алексеевна Бранчевская. Как врач, акушер-гинеколог, она сказала: «Ни одна из этих женщин не стала матерью из-за несоизмеримо тяжелого труда. Этот труд наших девушек санитарок и прачек не менее значимый, чем труд бойца, отдающего жизнь в бою за других и за Отчизну своя. А ведь об их труде вообще умалчивали и умалчивают и их никогда и никак не вознаграждали».
Работа санпропускника
Работа в санпропускнике по-своему не подарок. Солдаты месяцами в окопах не раздевались, не разувались, не мылись. И когда для помывки они все снимали в санпропускнике с себя свои сапоги и разматывали портянки, то гасли керосинки и коптилки от зловония, исходящего от немытых, грязных тел на протяжении нескольких месяцев. А запах стоял такой, что у сестричек открывалась рвота, а некоторые и вовсе падали в обморок. Однако прежде чем в операционную занести раненого, ему нужно было обязательно провести санобработку. Поэтому, несмотря ни на что, и эту работу выполняли также сутками, не выходя из санпропускника.
Доставленный раненный воин в санпропускник, прежде всего, подвергался процедуре – помывке, чтобы его доставить в операционную. Не положишь же на операционный стол такого, месяцами не мытого раненого, говорит бывший начмед. Каждого раненного воина нужно было не только помыть, а должны были побрить, если есть время, то и голову побрить в целях борьбы с завшивленностью. Раненые, как правило, были все завшивленными.
Тут же им давали кружку кипятка, переодевали и доставляли в операционную. Все эти процедуры в ночи выполняли на территории России при керосиновых лампах, а чаще при коптилках, то есть при тусклом свете.
При помывке раненый раздевался полностью. Одежда раненых отправлялась в дезкамеру. Затем прачки их стирали и чинили. У какой-то гимнастерки, нательной рубашки нет рукава, у каких-то брюк нет штанины, они ушли с оторванной ногой, и так далее. Госпиталю никогда никакого обмундирования не выдавали. Раненые поступали с искромсанными осколками шинелями, гимнастерками, рубахами, брюками и т. д. Приходилось кроить из того, что оставалось от умерших. Хоронили умерших в нижнем белье, поэтому шинели, гимнастерки, брюки умерших шли для живых в том числе и на починку белья. Этим занимались портные. Кроме того, когда госпиталь разворачивался на новом месте, медперсонал обходил квартиры. Бывало, что-то находили из белья в домах на освобожденной территории – рубашки мужские, простыни, наволочки и другое. Отрезы тканей, если находились, то они изымались на нужды госпиталя, они шли на почин одежды раненым. В Польше, и особенно в Германии, с этим было проще.
Организация и особенность работы оперблока
В маленьких городах, как правило, не было зданий, помещений с нужными большими площадями для размещения фронтового эвакогоспиталя из-за больших разрушений в результате боев. Еще раз повторяясь, начмед говорила: «При этом здания нужно было выбирать те, которые близко располагались к привокзальной станции, то есть близко к железнодорожному вокзалу и невдалеке от шоссейных дорог». Это было связано с разгрузкой и погрузкой раненых. В сохранившихся зданиях, как правило, размещали операционные, перевязочные и палаты для тяжелораненых.
В операционную шли согласно сортировке – в первую очередь тяжелораненые, но жизнеспособные, которые могут быть эвакуированными, затем средней тяжести и в последнюю очередь – легкораненые. В каждой, из четырех операционных было по 5–6 столов. Всего, в начале 1943 года работало 12, а затем к концу войны – 20 операционных столов. Все врачи были женщинами по специальности гинекологов, хирургов, терапевтов и других. Они уже по ходу работы в госпитале переобучались по оказанию первичной хирургической обработки ран. Высокопрофессиональный ведущий хирург был один. Он был единственный мужчина в их госпитале среди женщин врачей.
Ведущий хирург брал на себя наиболее тяжелых, сложных раненых. И своими знаниями и опытом помогал выполнять наиболее ответственные этапы операций на других столах, давая консультации менее опытным хирургам, его коллегам. Нередко менее опытные выполняли те этапы операции, чему были обучены этим ведущим хирургом. Все они проводили первичную хирургическую обработку ран.
На передовой линии в медсанбатах проводили в основном мероприятия по остановке кровотечений, наложению давящих повязок, шинирование при переломах костей, после чего отправляли во фронтовой госпиталь.
Оторванную поверхность конечности(ей) с поврежденными крупными артериями, венами и нервами, висящую на мягких тканях, во фронтовом госпитале ампутировали. Первичная хирургическая обработка слагалась из того, что убирали из раны инородные тела, куски одежды, земли, осколки костей. Убирали оторванные нежизнеспособные мягкие ткани и обломки костей.
Раны оставляли не зашитыми во избежание гангрены, поскольку они все были инфицированы попавшими в рану обрывками одежды, комками земли и другими инородными телами.
На вооружении хирургов в годы Великой Отечественной войны имелся скудный набор инструментов. А именно имелись: пила, долото, скальпеля, ранорасширители, зажимы, пинцеты, разного размера иглы и шовный материал. Скудный был у них набор и медпрепаратов: медицинский спирт, йод, опий, эфир, хлороформ, зеленка, новокаин, уротропин, хлористый кальций. Во второй половине войны появилась мазь Вишневского. Нередко обработку раны вели под крикаином, то есть раненому давали выпить стакан чистого неразведенного спирта и под его крик оперировали. Он был основным обезболивающим средством, включая не только медсанбаты, но и передвижные полевые и фронтовые госпиталя. В перевязочной, как правило, проводили перевязки после дачи раненому спирта как обезболивающего средства. Тяжелые операции осуществляли под ингаляционным эфирным наркозом или хлороформным. Однако их применение не было столь широким из-за их токсического действия и их опасности для жизни раненых. Антибактериальных средств не было. Только в конце войны появился в скудном количестве жидкий стрептоцид для внутривенного введения. Это было первое антибактериальное средство в годы войны. Раненые доставлялись во фронтовой госпиталь после получения ранения(ий) на первые – третьи сутки. В Германии в период наступательных беспрерывных боев доставляли раненых в первые часы от получения ран, так как их фронтовой госпиталь уже очень близко разворачивался по отношению к линии фронта – в 10-и, 12-и км, а полагалось находиться по уставу фронтовому госпиталю в 25 км от линии фронта. Последние недели их госпиталь выполнял уже задачи медсанбата.
После операции раненого перевязывали и отправляли в гипсовую, для гипсования – иммобилизации конечности.
Тяжелый был труд хирургов на фронте в госпиталях. Но это не идет в сравнение с тем горем, состраданием, с которым они ежедневно встречались. Было нестерпимым повседневным духовным испытанием для врачей и средних медработников, которым разрывало сердце от видимого и слышимого все годы войны.
Раненный воин, поступивший в эвакогоспиталь, вначале находился еще под воздействием боя. Когда же его помоют, прооперируют, накормят, и он, проснувшись, осознает разницу своего состояния здоровья между боем и отправкой на Родину. До его сознания наконец доходит, что у него нет ноги, руки, а то и того и другого или оторвало мужской орган, или у него разрыв мочевого пузыря и прочее. Осознав свое бедственное положение, они все задают медперсоналу одни и те же вопросы, сказанные тихо, но так, что у врача, медсестры внезапно появлялось чувство боли, будто разорвался снаряд в груди. Сердце врача от сострадания надрывалось от боли.
«Доктор, как я теперь буду жить? У меня семья, дети, мне их нужно кормить, растить?!» Некоторые впадали в состояние «прострации». У таких мужчин текут и текут в молчании слезы, а он их вытереть, смахнуть не может, нет рук. «Мороз по коже у нас пробегал, – рассказывает Надежда Алексеевна, – видя и слыша их вопросы. И это почти изо дня в день».
Отправили его в эвакуацию, уехал этот воин. Следующая санлетучка. Опять с увечьями и вновь задается тебе примерно тот же вопрос. За время войны таких воинов прошло немало. Ты должен не только выслушать его, но еще найти для него слова утешения.
«Смотреть, как мужчины молча плачут, тяжело. Мы, врачи, сестрички, не имели даже права на слезы, но мы плакали, отойдя от раненого. А должны были вселять надежду». Что говорили в этих случаях? Каждому находили слова только для него. Важные и нужные.
«Не думайте, что нужно будет вам сказать. Вам будет дадено Святым Духом», глаголет мудрая из мудрых на свете книга «Новый Завет». Врачам Господь помогал, что сказать защитнику Отечеству, положившему за нее все, что он имел. Честь. Достоинство. Телесное и духовное здоровье.
Психические стрессы были как у пораженных, так и у оказывающих им медицинскую помощь.
Все два с половиной года они жили и работали в стрессе – в психологическом прессинге. И это самое сложное и тягостное в работе фронтового госпиталя. И поэтому медицинские
сотрудники, врачи, даже в послевоенные годы, не выступали в печати, по радио и по телевидению. А если и выступали, то они не рассказывали о разрывающих души страданиях воинов. Хотя воспоминания врачей фронтовиков всегда, прежде всего, о тех, которые вызывали раздирающие боли в сердце. Не вспоминаются операции и даже стояние у операционного стола по 2–3–5 суток, а вспоминается только боль и человеческие страдания инвалидов войны. Всех их видишь. Они всегда перед очами. Поэт, барт, фронтовик Б. Окуджава емко отразил эту боль народа в нескольких строках «Ах, война, ты подлая, Что ты с нами сделала...»