Продолжение личностно-биографического повествования "Ровесница лихого века", Т.П. Сизых
Сама Надежда Алексеевна была в центре событий, она внезапно приобрела статус «дочери врага народа». На работе в Военном городке о ее личных событиях знали. Когда взяли отца, Надежда Алексеевна поняла, что оставаться ей и работать в воинской части «дочери врага народа» нельзя. Поэтому она пошла к руководителю СибВО Гинсбургу и просила ее уволить, объяснив почему. Решение им было принято незамедлительно. Более того, он лично обратился в горздрав, и ее перевели на должность главного врача в городской роддом № 1. Перевод ее на эту должность, указывает профессиональный рост Надежды Алексеевны, ее деловых и человеческих качествах, о том, какой достойный авторитет она о себе к этому времени имела. В это время врач Н. Г. Плешкова, прежний руководитель роддома № 1, в возрасте 40 лет должна была уйти в свой первый декретный отпуск. Н. А. Бранчевской в ту пору шел 28-й год, и она была врач акушер-гинеколог со стажем работы около пяти лет. Плешкова уже две недели была в декретном отпуске, но так как ее заменить было не кем, то она продолжала работать. В Красноярске проблема с врачебными кадрами оставалась одной из сложных. Процент неукомплектованности был высокий.
В в середине тридцатых годов сыпной тиф унес жизни многих врачей. Теперь репрессии подкосили ряды врачей. Врачи работали на износ – по совместительству, порой в трех-четырех учреждениях, а то и в шести. В газете «Красноярский рабочий» была заметка в 1938 г., что «врач Вениамин Аронов работает в шести учреждениях». Особенно сложно было с врачами узких специальностей. Наконец выход нашелся, акушера-гинеколога Бранчевскую из роддома Военного городка перевели в роддом № 1 вместо Плешковой. Н. А. Бранчевскую назначили главным врачом роддома № 1, заведующей женской консультацией. В то же время она вела прием женщин, как и была врачом-гинекологом для приема женщин и дежурным врачом роддома № 1. Хотя она работала в одном учреждении, но выполняла работу по совместительству за четырех врачей. Многие женщины в городе ее знали. Рассказывала Надежда Алексеевна: «Раньше до ареста отца, женщины, встречая ее на улицах города, подходили к Надежде Алексеевне, врачу-акушеру, благодарили, рассказывали про своих малышей, как они растут и развиваются. А тут как отрезало. Идут женщины и не то что не узнают ее, а идут и от нее демонстративно лицо отворачивают. А то переходят на другую сторону улицы. Показывая тем самым, что они с ней ничего общего не имеют и не желают иметь. С ней общаться стало для них опасно. Так было, пока отец находился в заключении. Надежда Алексеевна говорит: «Это было настолько тяжело, что об этом вспоминать не хочется».
Жизнь Евлампии Акимовны и Надежды Алексеевны стала мучительной. Об отце ничего им не было известно. Страх за его жизнь обуял их, но не парализовал. Начались мытарства по кругу. Надежда Алексеевна бегала в тюрьму, в прокуратуру, чтобы хоть что-то узнать об отце. Она ничего не страшилась, любовь к отцу являлась причиной ее высокой мотивации к действию. Она знала и верила, что он ни в чем не виновен. И все происходящее с ним грубая ошибка. Она добивалась прозрачности, ясности и справедливости. Однако так и нечего она не добилась. Надежда Алексеевна вновь и вновь по этому злополучному кругу металась. Друзья ее предупреждали и просили: «Надя, не ходи, иначе и ты сама сгинешь». Но остановить ее уже было невозможно. Если за что-то она бралась, то всегда доводила до разумного разрешения. Поэтому она никого не слушалась и кидалась в очередной раз по кругу мук: «Хоть что-нибудь узнать об отце».
Когда взяли отца, то будто бы точку поставили. К этому времени были уже арестованы: любимый человек Нади – Сергей Курицын (03.07.1937 г.), муж подруги – Иван Костылев (29.04.1937 г.) и сама подруга – Галина Мальцева (20.10.1937 г.). Были арестованы из круга друзей заведующий крайздравотделом А. В. Ширшов, вместе с М. Н. Сельцовым (14.04.1938 г.). Будто стрелок ее обкладывал меткими выстрелами, попадая в девятку, а теперь попал в десятку – взяли ее отца.
После ареста Алексея Петровича, ожидая обыска, Евлампия Акиловна, памятуя, что муж работал за границей, в Польше (г. Белстоне), машинистом паровоза, служил в царской армии в Китае, на КВЖД – в г. Харбине, она собрала все его документы того времени, фотографии, письма и все сожгла. Она боялась не только за мужа, но еще и за дочь – врача, тогда еще работавшей в Военном городке.
Как-то приходит Надежда Алексеевна домой, мама ей говорит: «Надя, я все фотографии, письма, документы отца уничтожила. Папа работал в Польше, был участником Русско-японской войны. Был в Харбине, сохранились письма, фотографии, какие-то вещи. Я их все сожгла. А то еще хуже будет, если НКВД их при обыске у нас обнаружит и заберет». Поэтому о работе и службе в Польше в молодые годы отца в семье Бранчевских ничего не сохранилось. Однако обыска, которого они так ожидали, так и не было.
Союз жен репрессированных
К 1938 году женщины железнодорожной станции Красноярск, у кого забрали мужей машинистов, объединились, стали собираться и если что-то узнавали, получали какую-либо информацию об арестованных, то доводили ее до всех страдалиц. Обычно это касалось такой информации: где осужденные? какая в дальнейшем их ожидает судьба? можно ли передать передачу или навести справку о них? что нужно и можно сделать для осужденных?
Передача арестованному
Как-то Евлампия Акиловна узнала, что жены арестованных передают теплые вещи, сапоги, шубу и другие вещи, а также колбасу, сыр, хлеб махорку и мыло. Пошла Надежда Алексеевна во II отделение НКВД железной дороги, где узнала, что Алексею Петровичу Бранчевскому тоже можно передать посылку. Евлампия Акиловна собрала названные теплые вещи и продукты, упаковала в отдельные мешочки, доложила махорку и сахар. Затем все сложила в мешки – вещи в один, а продукты в другой, положила на санки, и Надя повезла их в тюрьму. Была длинная очередь. Наконец Надя у цели – у окошечка. Она через окошечко передала тюремщику все вещи и продукты. Дежурный попросил ее не уходить. На ее глазах им были вытащены из мешка одежда, все осмотрено, прощупано. Затем также были вынуты продукты, которые были упакованы отдельно. После осмотра тюремщик высыпал в общий мешок, все, что с такой любовью было разложено по мешочкам Евлампией Акиловной, – это махорку, туда же высыпал сахар. Потом на столе изрезал на куски колбасу, сыр и мыло и тоже все это сгреб в общий продуктовый мешок, где уже были рассыпанные махорка и сахар. Мешок с вещами, и другой с продуктами унесли. Спустя некоторое время она получила от Алексея Петровича записку, в которой он сообщал, что посылку он получил и благодарит их.
Пойти на справку
Вскоре Бранчевские узнали, что стали давать справки в тюрьме об арестованных. Надежда Алексеевна пошла получить справку – информацию о судьбе отца.
Очередь «за справкой» в тюрьму была огромнейшей. Стояло людское море. Толпа заполонила сплошь тюремную площадь и улицу Робеспьера. Доходила толпа от стен тюрьмы до проспекта Сталина (Мира). Дальше уже очередь не занимали, так как запрещалось. Люди стояли так плотно друг к другу, что на улице Робеспьера, если у дома была лавочка (скамьи), то стоящих, вталкивали поневоле на нее. Стояли на ней в ожидании, но потом было очень не просто с этой лавочки сойти и втиснуться в поток очереди.
Справки начинали давать с десяти часов утра, и продолжалось это убийство и издевательство до десяти вечера. Народ приходил, чтобы занять очередь для получения справки в 5–6 часов утра. К шести утра площадь и улица Робеспьера до проспекта Сталина были уже плотно заполнены толпой людей. Толпа медленно в течение всего дня двигалась к тюрьме.
Вдруг в этот плотный, медленно движущийся людской поток с проспекта Сталина где-то около 9 утра стала въезжать машина на ул. Робеспьера, которой нужно было проехать в тюрьму. Машина врезалась в толпу, отдавливая ее по сторонам. В ней ехали те, кто давал справки. Народу деваться было некуда, машина продвигалась очень медленно, компрессуя и отдавливая в стороны людей. Ехала она от проспекта Сталина до ворот тюрьмы более часа. За машиной в получившееся свободное сзади ее пространство, толпа, толкаясь, кидалась в пустоту. При этом слабых сбивали с ног, и бывало так, что затаптывали. Очередь, несмотря на это, вынужденно продолжала топтать и двигаться. Помочь подняться упавшему человеку было невозможно из-за плотности потока людей.
Когда наконец человек подходил к двери тюрьмы, где давали справку, то ее открыть было почти невозможно из-за подпора и натиска людского потока, который так плотно стоял на площади перед тюрьмой.
Наконец вы у желаемой цели – двери, с великим трудом открыли ее, вошли в помещение размером с туалет хрущевской квартиры. Перед вами на противоположной стене по отношению к двери было окошко на высоте человека среднего роста. Окошко было размером с половину листа бывшей газеты «Красноярский рабочий». Пришлось Надежде Алексеевне вставать на цыпочки, подтягиваться, так как роста она небольшого, чтобы увидеть только фуражку сидящего дежурного тюремщика. Из окошка последовал отрывистый вопрос: «Фамилия?» Ответ: «Бранчевский!» Также, не задумываясь и не заглядывая ни в какие документы, не мешкая, он дал ей отрывисто ответ: «Осужден на 10 лет без права переписки». И тут же говорит: «Следующий!» Отталкиваяся от окна, проталкиваясь к двери Надежда Алексеевна слышит тот же вопрос и того же содержания справку: «Осужден на 10 лет без права переписки». И так всей этой огромной толпе был дан один и тот же ответ. А осужденный мог быть уже расстрелян или как у Надежды Алексеевны осужден на 15 лет, а не на 10. Весь этот унизительный и по сути своей лживый процесс народ определил словами: «пойти на справку».
Вернулась Надежда Алексеевна домой в состоянии «ни живой, ни мертвой», обессиленной и опустошенной, не ведая: «Как жить дальше?» Они уперлись в глухую стену, которую ничем не пробьешь и не прошибешь. Поскольку она была человеком дела, после рассказа Нади матери о пережитом процессе «пойти на справку», они порассуждали и решили, больше они ходить «на справку» не будут. Евлампия Акиловна сказала: «Да, с нами нет отца, но если ты пойдешь еще раз «на справку», то я могу лишиться дочери и вообще остаться одна. Больше Надя ты не пойдешь «на справку». Мать и дочь обливались слезами, осознавая немощь свою и то, что отцу они ничем не могут помочь.
Тайшетский ИТЛ
Однажды Надежда Алексеевна вернулась домой с работы. К этому времени она работала в городе – в роддоме № 1 главным врачом. Ей Евлампия Акиловна сообщила, что жены машинистов узнали, что арестованных машинистов отправили в Тайшетский трудовой исправительный лагерь (ТАЙШЕТЛАГ). Не ведая точно, там или не там Алексей Петрович, мать заявила дочери: «Я поеду в Тайшет с женой одного из машинистов».
Надежда Алексеевна пошла в очередной раз в прокуратуру, где ей подтвердили сведения, полученные от жен машинистов. В прокуратуре ей сказали: «Да, А. П. Бранчевский находится в Тайшетском исправительно-трудовом лагере».
Евлампия Акиловна собрала необходимые отцу теплые вещи, белье, продукты и выехала в Тайшет. Надежда Алексеевна вспоминает: «Приехала мама, и я ее не узнала. Она была осунувшейся, с черными кругами под глазами и вся подавленная. Всегда спокойная, выдержанная, не теряющая надежды, на этот раз ее будто бы подменили. Евлампия Акиловна приехала взволнованная, напуганная, металась и не находила себе места». Надежда Алексеевна спросила: «Мама, что случилось, на тебе лица нет?» Она ответила: «Надя, папе очень плохо. Он тяжело болен и лежит с сердцем в лагерной больнице. Я не знаю, увидим ли мы его еще раз или нет?»
Надежда Алексеевна опять побежала в прокуратуру, надеясь, что по болезни, возможно, отца освободят. Однако вернулась она ни с чем. С такой тяжелой духовной драмой с неизвестным концом эти две женщины, мать и дочь, продолжали не жить, а существовать в муках и страданиях.
Весь круг друзей оказался в той же беде. Они ведь «враги народа». Даже те, кто ранее за одним столом праздники отмечали, шарахались от них, как от прокаженных. Поддержки нравственной никакой, будто и знакомы не были. Народ разъединили на два лагеря. Только тот, кто сам оказался в беде и был для них опорой, а они для него.